|
Ольга Берггольц
Настанет день...
из поэмы "Февральский
дневник"
Я никогда
героем не была,
не жаждала ни славы, ни награды.
Дыша одним дыханьем с Ленинградом,
я не геройствовала, а жила.
И не хвалюсь я
тем, что в дни блокады
не изменяла радости земной,
что как роса сияла эта радость,
угрюмо озаренная войной.
И если
чем-нибудь могу гордиться,
то, как и все друзья мои вокруг,
горжусь, что до сих пор могу трудиться,
не складывая ослабевших рук.
Горжусь, что в эти дни, как никогда,
мы знали вдохновение труда.
В грязи, во
мраке, в голоде, в печали,
где смерть, как тень, тащилась по пятам,
такими мы счастливыми бывали,
такой свободой бурною дышали,
что внуки позавидовали б нам.
О да, мы счастье
страшное открыли -
достойно не воспетое пока, -
когда последней коркою делились,
последнею щепоткой табака;
когда вели
полночные беседы
у бедного и дымного огня,
как будем жить, когда придет победа,
всю нашу жизнь по-новому ценя.
И ты, мой друг,
ты даже в годы мира,
как полдень жизни, будешь вспоминать
дом на проспекте Красных Командиров,
где тлел огонь и дуло от окна.
Ты выпрямишься,
вновь, как нынче, молод.
Ликуя, плача, сердце позовет
и эту тьму, и голос мой, и холод,
и баррикаду около ворот.
Да здравствует,
да царствует всегда
простая человеческая радость,
основа обороны и труда,
бессмертие и сила Ленинграда!
Да здравствует
суровый и спокойный,
глядевший смерти в самое лицо,
удушливое вынесший кольцо
как Человек,
как Труженик,
как Воин!
Сестра моя,
товарищ, друг и брат,
ведь это мы, крещенные блокадой!
Нас вместе называют - Ленинград,
и шар земной гордится Ленинградом.
Двойною жизнью
мы сейчас живем:
в кольце и стуже, в голоде, в печали,
мы дышим завтрашним,
счастливым, щедрым днем,-
мы сами этот день завоевали.
И ночь ли будет,
утро или вечер,
но в этот день мы встанем и пойдем
воительнице-армии навстречу
в освобожденном городе своем.
Мы выйдем без
цветов,
в помятых касках,
в тяжелых ватниках, в промерзших
полумасках,
как равные, приветствуя войска.
И, крылья мечевидные расправив,
над нами встанет бронзовая Слава,
держа венок в
обугленных руках.
Январь - февраль
1942
Александр Яшин
Обстрел
Снаряд
упал на берегу Невы,
Швырнув осколки и волну взрывную
В чугунную резьбу,
На мостовую.
С подъезда ошарашенные львы
По улице метнулись врассыпную.
Другой
снаряд ударил в особняк -
Атланты грохнулись у тротуара;
Над грудой пламя вздыбилось, как флаг,
Труба печная подняла кулак,
Грозя врагам
неотвратимой карой.
Еще один -
в сугробы, на бульвар,
И снег, как магний, вспыхнул за оградой.
Откуда-то свалился самовар.
Над темной башней занялся пожар.
Опять пожар!
И снова вой снаряда.
Куда
влетит очередной, крутясь?..
Враги из дальнобойных бьют орудий.
Смятенья в нашем городе не будет:
Шарахаются бронзовые люди,
Живой проходит, не оборотясь.
1942
Елена Рывина
Ночь
...И
летели листовки с неба
На пороги замерзших квартир:
" Будет хлеб. Вы хотите хлеба?..."
"Будет мир. Вам не снится мир?"
Дети,
плача, хлеба просили.
Нет страшнее пытки такой.
Ленинградцы
ворот не открыли
И не вышли к стене городской.
Без
воды, без тепла, без света.
День похож на черную ночь.
Может, в мире и силы нету,
Чтобы все это превозмочь?
Умирали
- и говорили:
- Наши дети увидят свет!
Но
ворота они не открыли.
На колени не встали, нет!
Мудрено
ли, что в ратной работе
Город наш по-солдатски хорош?..
Петр
построил его на болоте,
Но прочнее земли не найдешь.
1942
|
Александр Межиров
Ладожский лед
Страшный путь!
На тридцатой,
последней версте
Ничего не сулит хорошего...
Под моими ногами
устало хрустеть
Ледяное
ломкое
крошево.
Страшный путь!
Ты в блокаду меня ведешь,
Только небо с тобой,
над тобой
высоко.
И нет на тебе
никаких одежд:
Гол
как
сокол.
Страшный путь!
Ты на пятой своей версте
Потерял для меня конец,
И ветер устал
над тобой свистеть,
И устал
грохотать
свинец...
Почему не проходит над Ладогой
мост?!
Нам подошвы
невмочь
ото льда
отрывать.
Сумасшедшие мысли
буравят мозг:
Почему на льду не растет трава?!
Самый страшный
путь
из моих путей!
На двадцатой версте
как я мог идти!
Шли навстречу из города
сотни
детей...
Сотни детей!
Замерзали в пути...
Одинокие дети
на взорванном льду, -
Эту теплую смерть
распознать не могли они сами, -
И смотрели на падающую звезду
Непонимающими глазами.
Мне в атаках не
надобно слова
"вперед",
Под каким бы нам
ни бывать огнем -
У меня в зрачках
черный
ладожский
лед
Ленинградские дети
лежат
на нем.
1944
Юрий
Воронов
*
* *
В
блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?..
Нам в сорок третьем
Выдали медали.
И только в сорок пятом -
Паспорта.
И
в этом нет беды...
Но взрослым людям,
Уже прожившим многое года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда.
Мертвые
Мне
кажется:
Когда гремит салют,
Погибшие блокадники встают.
Они
к Неве
По улицам идут,
Как все живые.
Только не поют:
Не
потому,
Что с нами не хотят,
А потому, что мертвые
Молчат.
Мы
их не слышим,
Мы не видим их,
Но мертвые
Всегда среди живых.
Идут
и смотрят,
Будто ждут ответ:
Ты этой жизни
стоишь или нет?
*
* *
Опять
война,
Опять блокада, -
А может, нам о них забыть?
Я
слышу иногда:
"Не надо,
Не надо раны бередить.
Ведь это правда, что устали
Мы от рассказов о войне.
И о блокаде пролистали
Стихов достаточно вполне".
И
может показаться:
Правы
И убедительны слова.
Но даже если это правда, Такая правда
Не права!
Я
не напрасно беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война:
Ведь эта память - наша совесть.
Она, как сила, нам нужна.
|